Народный артист СССР Геннадий Хазанов сегодня почти не выступает со знаменитыми монологами, но крайне дорожит тем, что зрители, как и прежде, «приходят на него», чтобы посмеяться. Хазанову аплодируют уже за то, что он есть. Ему начинают хлопать еще до того, как произнесено первое слово его персонажем. А уж стоит ему поднять брови, пожать плечами или подкинуть хоть одну якобы простодушную реплику — аплодисменты переходят в овацию. Геннадий Викторовича любят и в Армении, к которой сам артист тепло относится, считая ее своей творческой родиной.

— Геннадий Викторович, помните свой первый приезд в Армению?

— Это было в мае 1972 года, в зале Ереванской филармонии проходили концерты клуба «12 стульев» «Литературной газеты». В то время мне было 23 года, и меня, кроме друзей и преподавателей, практически никто не знал. Концерты имели оглушительный успех. Должен вам сказать, что аудитория — средоточие армянской интеллигенции, блистательно владеющей русским языком, — понимала не только то, что произносилось со сцены, но и то, что было недосказано — была одной из самых лучших и остро реагирующих на всем советском пространстве. Опыт у меня очень большой, если оперировать цифрами, то на сцене я около полувека, и за эти годы у меня была возможность понять, где какая реакция на юмор.

— Помнится, в год миллениума, когда вы приезжали в Армению, мне довелось быть свидетельницей, как вы перед выступлением украдкой заглядывали в полупустой зал. Не боязно было, спустя годы, снова вернуться в Ереван?

— Столько тепла, внимания и любви, сколько я получал на армянской земле... Я ими не обижен, и в этом смысле у меня претензий нет. Никогда не испытывал ощущения недоданности, но здесь это всегда выглядело особенно. А что касается полупустых залов, меня они не удивляют и не страшат. Гораздо хуже заниматься самообманом, зная, что выступаешь в зале, где продано всего лишь 15 билетов, а остальные пришли по пригласительным. Именно так и было в Театре эстрады, когда я принимал его в качестве худрука. Есть такой анекдот. Директор театра вылетает на улицу и видит — идет рота солдат. Обращаясь к ним, он говорит: «Я вас умоляю! У меня зал пустой, идемте со мной на представление!» А они ему: «Не можем. Мы направлены в Оперный!» Выхожу 8 марта на сцену Театра эстрады — 10-миллионный город, не считая приезжих, и продано всего 50 % билетов. Я на сегодняшний день работаю — это я гарантирую! — гораздо более профессионально, чем работал 20 лет назад. И что — это сказывается на количестве проданных билетов? Абсолютно! Приезжает какая-то певица из глубинки — и полный зал. Все потому, что ее раскручивает, к примеру, «Радио Шансон». Так что, все это не имеет никакого отношения к качеству.

— Чувствуется, что вы не особо жалуете эстрадных певцов.

— Ради бога, пусть поют. Просто мне становится смешно, когда они на полном серьезе считают себя владельцами мироздания, играя в «западных звезд», требуя лимузины и высылая список на фрукты и разновидности коньяков, которыми их необходимо обеспечить, мотивируя это тем, что на них есть спрос. Но у кого? У узкой части платежеспособного населения, сделавшего деньги на нехитрых торговых операциях. Это своего рода разновидность наркотиков, к которой я испытываю не иначе, как брезгливость.

— А вас самого никогда не искушало чувство звездности?

— Вообще, желание быть публичным — это, как я думаю, нездоровое дело. Я этого так хотел! Но когда оно пришло, я вдруг понял — это фантастический груз для меня. Люди, которые впадают от этого в эйфорию, — они счастливые. Они забывают, что они Божьи творения и они ничем не лучше человека, который делает, например, онкологические операции больным и которого не показывают по телевизору. И неизвестно, от кого больше пользы, — от человека, который за какие-то гроши спасает жизни людей, или от того, кто смешит аудиторию по телевизору. Поэтому у меня очень серьезные переоценки в жизни произошли. Я не могу сказать, что мне все равно, и я признаю это, не впадая в эйфорию.

— Одной из ваших блистательных пародий, помнится, была пародия на иллюзиониста Арутюна Акопяна?

— Он был гениальным иллюзионистом-манипулятором, а его популярность была просто фантастической. Вспоминаю такой эпизод. Арутюн всегда был изумительно одет. Ему и в голову не приходило выйти на сцену в каких-нибудь бутафорских шароварах — на нем всегда был безупречный костюм с бабочкой. Однажды его пригласили на выступление в Барвиху, в самый закрытый правительственный санаторий. В тот момент там отдыхал Леонид Ильич, который обожал Арутюна. Будучи человеком очень демократичным, он в спортивном костюме заглянул в гримерную, где готовились к выступлению артисты. Арутюн Акопян был одет только наполовину — в рубашке, бабочке, пиджаке — и готовился надеть брюки. Тут он увидел Брежнева, застыл с брюками в руках и растерянно произнес: «Ой, Владимир Ильич, как мы давно вас не видели!»

— В не столь отдаленные времена артисты словесного жанра прибегали к эзоповскому языку. В этом была какая-то интрига. Как заинтересовать зрителя сегодня?

— В советское время этот жанр был более востребован, мы жили в закрытом государстве, где правила идеология. Поскольку настоящая антисоветская пропаганда преследовалась, то эту нишу приходилось занимать нам, артистам разговорного жанра (хотя и нам тоже доставалось). Эта доведенная до абсурда коммунистическая идеология, которая сама по себе помогала взять высокий прыжок, была мощнейшим батутом для людей разговорного жанра. Как только все рассыпалось, как только стало все можно, выяснилось, что сказать-то нечего, и планка стала опускаться, потому что исчез объект для шуток, издевок, иронии и сарказма... Сегодня уже нужен другой юмор, который невозможно сделать в формате эстрады. Я не смог найти адаптера со зрителем, и потому ушел из этого жанра на театральную сцену. Унизительно заниматься обслуживанием потребностей зрительного зала. Театр выгодно отличается от эстрады тем, что на эстраде вынута сердечная составляющая, а в театре она есть… На сегодняшний день качественный юмор, построенный на ассоциативном мышлении, нигде массово не может быть востребован. Спрос всегда рождает предложение, а не наоборот. И сегодня отсутствие зрителя в зале связано не столько с отсутствием средств, сколько с отсутствием интереса

— Вы как-то сказали, что потребность сменить жесткость жанра связана с дефицитом звучания слова, которое легче произнести, чем найти. Можно ли считать ваше появление в художественных фильмах (запомнился образ вашего героя в фильме «Полицейские и воры») следствием этой же причины? Не собираетесь ли возобновить связь с кинематографом?

— Сценарий фильма «Полицейские и воры» первоначально вызвал серьезные разногласия между мной и режиссером, но поскольку деньги были выделены «под меня», мне не хотелось подводить остальных актеров. Я этой работой не удовлетворен, потому наше сотрудничество с Николаем Досталем на этом закончилось. Что касается моей сегодняшней занятости и востребованности в кино, то я вот что вам расскажу. В самолете, по пути в Ереван, стюардесса дала мне журнал. Там была страничка, где сравнивают двух похожих лиц. Я порадовался, что оказался там рядом с де Ниро!

— Раз уж мы затронули самолетную тему, то скажите, ваш близкий друг Леонид Якубович не заразил вас своей страстью к самолетам?!

— Нет. Более того, я ни разу не рискнул сесть в самолет, управляемый им. Что вовсе не означает, что я боюсь летать самолетами вообще.

— Каковы критерии ценностей Геннадия Хазанова?

— В людях ценю способность встать на место другого. С этим трудно жить, так как впускаешь в себя другого человека, но иначе все отмирает, становится скучным. Человек обязательно должен к чему-либо подключиться, чтобы пошел энергообмен. Нельзя все время брать, обкрадывая при этом, прежде всего, себя.

— Ваш классический герой в клетке говорил: «Льву недодают мяса...» А вам в жизни чтонибудь недодали?

— Как определить, «додали» тебе или нет?.. Ведь это чисто субъективное ощущение. В определенный момент жизни я стал задавать себе этот вопрос. Может, мне было отведено ровно столько, а мне кажется, что этого мало. Кто-то сказал, что богат не тот, у кого много денег, а тот, кому их хватает. Желание достичь чего-то большего — есть залог движения. Но кто знает, что это движение вперед…

— Со сменой формации изменилось не только отношение к юмору, но и к религии. Каково ваше взаимоотношение с религией нынче?

— Я не являюсь человеком религиозным, не хожу в синагогу, при этом уважаю любую конфессию и считаю, что все люди на земле обязаны уважительно относиться к любому вероисповеданию.

— Наверняка вам в жизни часто приходится острить. Делаете вы это по профессиональной привычке или это еще один способ самоутверждения?

— Никакой это не способ. Это естественная формула существования, если я в нормальном расположении духа.

— Мольер на вопрос «Есть ли что-нибудь, что не может быть подвержено вашей острой критике?», ответил: «Лишь моя собственная персона». Что скажете вы?

— Так уж получилось, что моя персона немного не солидарна с мольеровской и может быть подвержена не только самокритике, но и критике, что, кстати, проделывалось уже не раз.

— Вокруг вас на редкость мало слухов. Означает ли сие, что вы такой показательный семьянин и порядочный мужчина?!

— Конечно, нет. Просто я думаю, что выставлять личную жизнь напоказ, делая ее предметом торга, мягко говоря, нескромно. Но те, кто рассчитывает на массового зрителя, видимо, должны это делать. Ведь зрителя почему-то интересуют подробности интимной жизни артиста.

— Попытаемся удовлетворить зрительское и читательское любопытство, не углубляясь в детали. Ремарк писал: «Любить одну женщину и параллельно целовать многих означает любить ее еще больше». Вы согласны с ним?!

— Вообще, Ремарк, надо сказать, был очень неглупым человеком! И это его выражение мне, ох, как нравится (смеется)!

— Ваша дочь балерина. Есть в этом толика ваших стараний?

— Этой каторгой невозможно увлечься, не имея огромной любви. Это страшная профессия. И вообще, наивно полагать, что можешь что-либо радикально изменить в жизни ребенка. Сама выбирала профессию, сама выходила замуж, сама разводилась… Ты можешь попытаться быть услышанным, понятым, но заставлять бессмысленно. Тем более что я презираю насилие в любой его форме, хотя и понимаю, что без него, возможно, мир бы разлетелся.

— Потому у вас на столе стоит статуэтка Дон-Кихота? Она символизирует сущность вашей натуры?

— И на столе, и на полу в кабинете — огромная, чугунная — подарок из Челябинска. Может, во мне и есть что-то от этого чудака.

— «Безумству храбрых поем мы песню» — это о вас?

— С годами все меньше и меньше остается времени для этого. Но в свое время был большим безумцем!

— Вы азартный человек?

— Очень. Я дико заводной. И потому стараюсь не искушать судьбу. Мне это противопоказано. Нельзя!

— Каким подарком вас можно обрадовать, ошеломить, смутить и разгневать одновременно?

— О, знаю! Если мне преподнесут в конверте сто тысяч долларов, а через полчаса скажут, что это в долг.