– Давай, – говорит, – выпьем за светлое будущее сына нашего...
– И это при нашей бедности?! Был бы у нас за душой грош ломаный, а так... Откуда денег взять на учебу?
– Бог подаст. Он все видит, все знает. Отворятся врата удачи, и пойдет сын наш грамоту осваивать...
– Это у кого, у греческих да сирийских монахов, страну нашу заполонивших?! Нужен им твой сын не больше, чем раб...
– Есть, видать, у них чему учиться, коли правят они нами...
– Загляни в глаза нашему сыну: нет в нем рабской души. Приход у нас богатый, упрошу записать Месропа нашего в школу. Пусть походит, уму-разуму наберется у людей ученых... Так и порешили, что осенью пойдет он учиться.
И, как это обычно бывает, Бог не оставляет милостью чад своих. И стал маленький Месроп с годами опережать своих сверстников в науках... Что до отца мальчика, то Вардан, преисполненный гордости за успехи сына, не только положенную церковную десятину платил, но и добровольно отрабатывал на нужды прихода вперед – лишь бы позволено было сыну его великую грамоту освоить... А Месроп, как рос не по дням, а по часам, так и тут: что ни год – за два все осваивал... То ли беспрестанные молитвы матери были ему в помощь, то ли Пресвятая Дева Богородица вела его по жизни, не прошло и десяти лет, как уже владел Месроп, окрепший к тому времени, оформившийся в статного юношу, тремя языками – греческим, сирийским и персидским. Тесно стало его пытливому уму в родном Тароне.
И в один из дней преклонил Месроп колени перед стареющими родителями и испросил разрешения покинуть отчий дом:
– Благословите на доброе служение царю Хосрову, милые мои отец и мать. Нет на свете слов таких, коими мог бы я выразить вам свою признательность. Только кажется мне, что способен я на большее...
– Это по
– Это похвально, что помнишь ты о сыновнем долге. Твои успехи радуют нас настолько, что, пожалуй, мы и не почувствуем твоего отсутствия, зная, где ты и чему служишь...
Время затянуло туманом безвестности годы, проведенные Месропом при царском дворе. Дошли до родителей слухи, что преуспел их сын, стал секретарем при правителе, а, возмужав, освоил ремесло воина...
– Налей нам по чарочке вина, – сказал стареющий Вардан жене, – давай выпьем с тобой за то, чтобы рука сына нашего не меч, а перо держала! И, как по волшебству, случилось с Месропом нечто такое, чему даже знавшие его близко придворные диву дались: оставив службу при дворе, принял он духовный сан и ушел в отшельники. Одному Богу известно, сколько дней и ночей провел Месроп в бдениях своих, живя вдали от людей в глухих пещерах. Только слух о его подвижничестве прошел вскоре по землям армянским, и стали стекаться к нему единоверцы. Появились первые ученики. Слово Божие уже звучало на родном армянском, а грамоте, вот, приходилось учить греческой да сирийской...
И стал ученый монах Месроп ходить с учениками по краю Гохтн. С годами обратил тамошних язычников в Христову веру, всякий раз вспоминая своих родителей, живота не пожалевших на его образование...
Боль, непроходящая глубинная боль, точила его душу. «Такого благозвучного языка, как наш, на свете нет, а пользоваться приходится чужими... Надо бы свой алфавит создать... Между Римом и Персией страна наша, как между молотом и наковальней...»
С тех самых пор не оставляла его мысль сотворить для родного народа такие письмена, которые устоят и в огне пожарищ. И эта мысль – стать кузнецом народного счастья – не давала ему покоя до тех пор, пока не предстал он пред ясны очи Католикоса Саака, Патриарха Апостольской Церкви армян...
Тем временем взошел на армянский престол царь Врамшапух, дальновидный правитель и радетель всего армянского. И призвал он к себе Месропа, и велел ему начать работу над армянскими письменами.
– Слух прошел, что некто Даниил алфавит армянский изобрел. Может, повидаешься с ним, вызнаешь – что к чему?
– Тою мыслью и я давно озабочен. Ученика своего, Вагрича, послал я с поручением к Абелу, который дружбу с Даниилом водит, он уже возвернулся, и я имею честь показать тебе те письмена данииловы... Без ведома твоего я уже учу всех желающих читать и писать, пользуясь ими.
Шел пятый год царствования Врамшапуха. Данииловы письмена проникали в глубь страны, ширя круг лиц, заинтересованных в развитии армянской письменности.
Слово скоро сказывается, да не скоро дело делается. Да и время показало, что письмена данииловы не вмещают всего богатства языка армянского. Тогда царь и призвал к себе Католикоса Саака Партева и Месропа Маштоца: к тому времени его уже величали полным именем.
– Могу ли я просить тебя, Месроп, самому взяться за это благое дело?! Поезжай-ка ты в Эдессу со своими учениками, а кого и дальше – в Самосат пошли, пусть получат хорошее греческое образование. Нужны грамотные люди. Без них не отстоять нам своей отчизны ни от персов, пытающихся навязать свое огнепоклонничество, ни от Рима с Византией, которым не хотелось бы видеть в нас людей достойных...
Одному Богу ведомо, сколько дней и ночей корпел над древними книгами Месроп в поисках верного решения. Куда бы ни шел, что бы ни делал, перед глазами стояли буквы чужих алфавитов, почему-то пугая душу ему причудливостью форм и конфигураций... Мысль, что теперь весь народ армянский уповает на него, не отпускала, будоража ум и подвигая к поискам нового...
И был ему сон: стоит он в кузне и – буква за буквой – выковывает алфавит родного языка, творя буквы неописуемой красоты и гармонии... Что ни буква – арка или свод храма, образ плуга, подкова счастья... Работал, не покладая рук, и выковал наконец тридцать шесть безупречных в простоте своей букв, своеобразных и неповторимых... И захотелось самому увидеть это великолепие, и развесил он их – от первой до последней – над тихой водой, и поплыли по ней отражения его воплощенной мечты... Потом ударил молоточком по одной букве, по другой, и поплыл над землей перезвон речи армянской, эхом гор повторенной... Айб...Бен...Гим...Да...
Маштоцу был сон, а пастушку, что пас овец на высоком берегу, были те буквы явью. Вода повторяла букву за буквой, и каждая буква рождала отзвук в сердце, а вместе взятые, они, эти волшебные звуки, рождали речь, ту, которой он, бедный пастушок, хоть и пользовался, но не осознавал – как прекрасны буквы, за которыми стоит мир его воображения...
А буквы железописного письма продолжали течь из реки в реку, растекаясь по всей Армении и даря каждому страждущему знаний грамоту души... Отныне каждый армянин мог припасть к чистому истоку и черпать столько, сколько пытливому уму надобно...
Историки пишут, что это видение было святому Месропу – привести звуки в соответствие с буквами, а поэты твердят, что тридцать шесть букв алфавита, оставленного нам Маштоцем, и есть те бессмертные воины, что отстояли в веках свободу духа армянского. А в Ошакане, где покоится с миром смиренный труженик словесности нашей, каждую весну приходит на его могилу девочка, очень похожая на его мать, и кладет цветы к буквам, на плите начертанным... И тотчас превращается каждая буква в вазу, в которой благоухают ароматы родной речи.
