– Я, сынок, горести свои в него заворачиваю. С лавашом они почти съедобны.
Только рано мужают мальчики на армянской земле. Вскоре и Нагаш стал тяготиться детскими играми. И стал он замечать, как малы лоскуты полей на склонах гор. Что ни поле – не больше лаваша. И сказал он однажды матери:
– Давай помогу тебе...
– Не мужское это дело, сынок...
– Тогда пойду за лучшей долей, счастье искать...
– Человеку не только хлеб нужен. Иди и ты попытай...
Собрала мать сына в дальнюю дорогу и положила в его хурджин переметный одинединственный лаваш – свое молчаливое напутствие.
Шел Нагаш, шел – через реки бурные, через горы высокие. Пришел к роднику. А там овцы пасутся. Пастух на свирели играет.
– Здравствуй, человек, – говорит пастух, – куда путь держишь?
– За счастьем.
– А надо
– А надо ли за ним ходить?.. Мое счастье вон оно – мои овцы.
Нагаш сел на траву, вынул лаваш, пастух достал сыр... Запили хлеб-сыр ключевой водой. Поднялся Нагаш и говорит пастуху:
– Твое счастье медленно бредет, а мое – кто знает — где...
И протянул руку к своему хурджину. А на траве, куда просыпались крохи от их крестьянской еды, лежал нетронутый, целый, свежий лаваш.
Пока они завтракали, остаток материнского хлеба отрос.
Не веря глазам, сунул Нагаш хлеб свой в хурджин. А пастух, когда снова обрел дар речи, ему и говорит:
– Куда ты, парень?! Счастье твое, оно же в руках у тебя!..
Но Нагаш не слышал. Он молод был и за счастьем торопился. А лежал его путь через страну разбойников.
Шел он, шел, и теперь ему не давала покоя мысль, что хлеб у него не простой, а волшебный. Долго крепился, боясь поверить в чудо такое, да не выдержал: сел под деревом, достал свой лаваш, оторвал половину и с удивлением стал наблюдать, как растет его хлеб, растет... до прежних размеров.
Да не знал Нагаш, что не он один тем хлебом любовался. Выходит из-за дерева разбойник, смотрит на Нагаша, смотрит, будто хочет припомнить его лицо, и говорит:
– Так это ты тогда украл мой хлеб?! А ну верни! – и как выхватит саблю...
Нагаш от страха чуть язык не проглотил.
– В жизни я ничего не крал.
– Так ты еще надо мной поиздеваться вздумал?! – взревел разбойник и бросился на парня. Нагаш руку в хурджин запустил, а лаваш сам к руке пристал. Как щит. Рубит разбойник лаваш, а тот не рубится. Затупил разбойник саблю свою, глаза на лоб вылезли, пот градом льет... Устал, сел в дорожную пыль и как взмолится:
– Прости, парень, не от хорошей жизни вышел я на большую дорогу... Да и хлеб твой совсем ума меня лишил. Я бы им всю семью разом накормил, и еще осталось бы... Подари его мне... Или давай меняться – я тебе саблю отдам, а ты мне свой щит... И торопись, пока я не передумал!.. Пожалел Нагаш разбойника лукавого, оторвал ему от хлеба своего кусок – детям его, и побрел дальше. И пока шел, думал об этом несчастном человеке. Вспомнил мать, родную деревню и рассказ о том, что бедняк в горах, чтобы не умереть с голоду, пашет-распахивает плоскую кровлю соседа...
Проголодался от мрачных мыслей, полез в хурджин да и ахнул: от его волшебного лаваша осталась лишь половина. И тогда вспомнил он прощальные слова матери:
– Делись хлебом с людьми добрыми, и добра твоего не убудет...
Не стал Нагаш есть эту половинку, решил приберечь на потом. Проглотил голодную слюну и, кажется, немного поумнел.
И снова зашагал за солнцем. Дни сменялись днями, и одна дорога, продолжая другую, вела его и вела, пока не привела к большому камню на распутье. Видит Нагаш – сидит на камне слепой старец.
– Кто ты, добрый человек?.. Куда тебя ноги несут?
– Я Нагаш, дед. За счастьем иду.
– А ты знаешь, какое оно, счастье?!
– Нет, не знаю.
– То-то и оно, что не знаешь. И я немало дорог истоптал, пока молод был...
А как состарился и ослеп, понял, что счастье – это кусок хлеба на родной земле!.. Нет ли у тебя чего поесть, сынок?! Голоден был Нагаш, но сжалился над старцем, протянул ему оставшуюся половинку материнского хлеба. Вздохнул:
– Раньше он у меня волшебным был, не убывал...
Старец поцеловал лаваш, поднес к глазам, и вдруг – о чудо! – прозрел старик. И стал торопливо есть, пока не добрал последнюю крошку. Да и говорит Нагашу:
– Хлеб твой, сынок, и впрямь волшебный... А потерял он свою силу потому, что не знал ты ему цены!.. Не своим трудом заработал. Послушай меня, старого, возвращайся-ка ты на родину да научись хлеб растить!.. Счастье, сынок, только на родной земле и бывает, на родной...
Побрел Нагаш обратно.
Добрые люди не дали ему умереть с голоду. А когда до родной деревни осталась одна ночь пути, уснул он возле дороги, положив под голову пустой хурджин... И приснилось ему, что спит он на спелом пшеничном колосе, а кругом конца-края не видно золотистому полю. Качается колос и баючит Нагаша. Будит его яркое солнышко, и вот он уже спускается с колоса, как с большого дерева, ходит по тому полю, как по лесу, а с колосьев каплет на землю по литому зернышку. И каждое – еле умещается в хурджине. Солнце разбудило Нагаша, и весь его сон растаял в утренних лучах. Он резво вскочил и пошел в сторону родной деревни, почти побежал. Вошел в дом, поцеловал мать, нашел кирку и заступ – все, что осталось от отца, отправился на склон дальней горы. Трудом отвоевал у камней свое поле – не больше лаваша, и куда падала капля его пота, поднимался там рослый колос. И каждое зерно в нем было с хурджин.
Раскатала мать скалкой зерно, сыном взращенное, раскатала, выпекла самый большой лаваш, какой только люди видывали. И говорит:
– Пойди, сынок, мир угости. Пусть каждый оторвет себе по куску, и да не убудет твоего хлеба!..
И хлеба не убывало.
Трудился Нагаш в поте лица, и нужда навсегда покинула их дом. Както раз пришел к их порогу путник. Встретили его, как и принято в горах, — хлебомсолью. Пригласили в дом, попросили к столу. И тут увидел ночной гость, что лаваш в этом доме не простой, потому что сами собой возникали на нем сыр, зелень и прочие яства. И потерял покой. Когда хозяева крепко уснули, выполз он изпод одеяла, оделся быстро и, прихватив с собой самый большой лаваш, выскользнул в ночь... А тут гроза началась. Громыхнул гром, сверкнула молния. Мать проснулась, видит — нет ночного гостя.
Всполошилась, растолкала Нагаша:
– Чем могли мы прогневить божьего человека?.. Не заблудился бы... Ты пошел бы, сынок, поглядел – что с ним...
И впрямь чудно: никто никогда не вел себя так. И пошел Нагаш по следам ночного гостя. Но чем дальше удалялся тот от их дома, тем глубже уходили в землю его следы. Пока не оборвались под большим овальным камнем. Нагаш с одной стороны зашел, с другой – не поддается. И тут осенило его: не камень это вовсе – лаваш окаменел.
Побрел назад.
На пороге дома стоит мать, их дожидается:
– Ты нашел того человека, сынок?!.. Где он?
– Челов
– Человека, мать, я не нашел... Нашел его могилу. Помнишь, ты говорила мне:
– Не укради чужого хлеба...
