Поклонниц Довлатяна было великое множество, и это порой давало Ирэн поводы для ревности. «Когда я во время съемок подходила к Фрунзе, чтобы что-то сказать ему, а он в это время был занят с актерами, он с нежностью брал мою руку и гладил ее, давая понять: все равно, Ира, ты — единственная подруга моей жизни. И один лишь этот его жест говорил мне так много…» Довлатян, в свою очередь, тоже ревновал Ирэн. Он всегда хотел быть в курсе, где она и чем занимается.
У каждого из них было свое прошлое, оба раньше уже состояли в браке и имели по одному ребенку — о них надо было заботиться, их надо было растить и воспитывать. Потом родился сын Давид, и забот стало больше. Оба супруга были взрослыми, состоявшимися людьми, у них имелись свои принципы, и в первые годы совместной жизни это не раз давало повод для споров. Тем не менее чета Довлатянов старалась терпеливо и с пониманием преодолевать все семейные рифы. Большое значение в этом имела их совместная работа. «Мы жили работой друг друга, — вспоминает супруга режиссера, — мы были не просто супругами, но и коллегами, и если даже ссорились дома, то на работе волей-неволей мирились и все забывали. Фрунзе в работе считался со мной, доверял моему вкусу, интеллектуальным способностям, всегда советовался со мной по поводу костюмов актеров».
Все предложенные ему киносценарии Довлатян в первую очередь давал читать жене и обращался к ним, только если Ирэн одобряла их.
В творческой жизни Фрунзе Довлатяну выпала счастливая и в то же время нелегкая судьба. Его жизнь в кино была полна не только успехов и радостей. Каждый его очередной кинопроект подвергался все более и более жестокой цензуре, резался, сокращался, кромсался или вообще отвергался… Как правило, Фрунзе Довлатян работал очень неторопливо, поскольку к каждой своей работе готовился чрезвычайно обстоятельно. И вовсе не случайно поэтому, что за свою тридцатилетнюю творческую жизнь он снял всего восемь фильмов. И к каждому из них он относился как к родному ребенку. Каждый щелчок ножниц советской цензуры он воспринимал с болью в сердце, приходил в отчаяние, опускал руки. Особенно переживал он по поводу снятого в 1972 году фильма «Хроника ереванских дней». Советские цензоры буквально сломали «хребет» фильму: каждый просмотр заканчивался той или иной жестокой «вивисекцией». Картина «Хроника ереванских дней» вышла на экраны в каком-то непонятном варианте — искромсанной, с нарушенной внутренней структурой, искаженным замыслом — и не был воспринят зрителем.
После этого фильма в творческой жизни режиссера наступила длительная пауза. Довлатян находился в поисках, а кроме того, пытался прийти в себя после неудачи своего последнего фильма. Затем жена предложила ему просмотреть сценарий Андрея Битова о великом армянском ученом Иосифе Орбели. Сценарий Довлатяну очень понравился, однако ему и здесь пришлось столкнуться с реалиями советской жизни. Москва отказала в разрешении на съемки, мотивировав это тем, что Орбели в сценарии представлен как величайший ученый, не имеющий себе равных в СССР. В действительности же причина была в самом Битове — писатель-вольнодумец в те времена был под запретом, вот Госкино и отреагировало соответствующим образом. Все это еще больше подействовало на Довлатяна. И хотя Ирэн всячески пыталась внушить ему оптимизм, убедить, что не следует отчаиваться, что нужно бороться и снимать новые фильмы, режиссер замкнулся в себе, стал скрытным, и сам мучился от этого. «Как-то он признался мне, что если раскроет сердце перед другими, то окажется совершенно беззащитным, — говорит Ирэн. — А еще он был суеверен, боялся, что если заговорит о хорошем, то такого не произойдет, а вот плохое — наоборот, обязательно случится». Однако стоило только попасть к нему в руки хорошему сценарию, как Довлатян снова воодушевлялся и с жаром принимался за работу. Так, в 1976-м он снимает фильм «Рождение», а через три года — «Живите долго». На волне этого подъема он создал в 1987 году фильм «Одинокая орешина», удостоившийся нескольких призов. Ирэн с воодушевлением вспоминает те дни 1987 года, когда «Одинокая орешина» была представлена на 20-м Тбилисском кинофестивале, в котором принимали участие многие знаменитые советские и зарубежные актеры, режиссеры, драматурги, кинокритики. Фрунзе Довлатяну в то время как раз исполнялось 60 лет, и Параджанов, очень любивший Довлатяна, намеревался пышно отметить в своем доме юбилей своего друга. В доме и во дворе Параджанова было полно гостей. Кинофестиваль фактически переехал к Параджанову. В самый разгар застолья Параджанов достал из сундука плащ, который он сшил в тюрьме для Феллини, и набросил его на плечи Довлатяну… Наступил самый, пожалуй, счастливый период в жизни Довлатяна. Один творческий успех следовал за другим. После «Одинокой орешины» он в свои 65 лет снял фильм «Тоска», который можно причислить к шедеврам советского кино того периода. Но за светлыми и счастливыми днями последовали годы отчаяния, тьмы и душевной боли. Довлатян страдал от выпавших на долю его народа испытаний, сожалел о вынужденной растрате творческих сил, поскольку в этот период народу было не до культуры. В 1997 году в одном из своих интервью режиссер признался: «Я сожалею, что полон творческих сил, однако вынужден жить воспоминаниями, и что меня, еще живого, уже поминают…» А ведь судьба давала Довлатяну множество возможностей избежать тягот. Так, его приглашали работать в Москву, где ему предлагали квартиру, да и жена уговаривала его уехать в Россию. Но Довлатян не представлял себе жизни вне Армении. Предлагали ему переехать в США, обещая гражданство и прочие блага. Но Довлатян отверг и это предложение и умер на родной земле.
