- Представьте себе, довелось. В памятном мне 1967 году, когда отмечали очередной юбилей, в республиканской газете «Коммунист» добрую половину первой страницы занял портрет Егише Абгаровича кисти его ближайшего друга – Армена Варданяна. Да, да, того самого, который годами изготавливал замечательные копии работ Рембрандта и других старых мастеров, да так, что лучшие искусствоведы мира не могли отличить оригинал от копии. В том же номере читающей публике впервые представлены были мои живописные работы – портрет Чаренца, который и ныне красуется на многих армянских сайтах, увы, без указания имени художника, и портрет Павла Антокольского, переведшего на русский язык поэму Чаренца «Хмбапет Шаварш».
Открытый в общении, Варданян поведал мне, что Чаренц был едва ли не первым эзотериком в среде армянской интеллигенции, напомнив о скульптурке Будды на портрете Чаренца кисти Сарьяна. Сожалел, если не сказать убивался, что после ареста богатейшую библиотеку Поэта растащили мигом его же хулители.
Случаю было угодно, чтобы внучка Арменака Асояна, доктора старой школы, поделилась со мной буквально крупицами скрытой от посторонних глаз жизни Чаренца, дружившего с доктором и коротавшего у них вечера. Чаренц садился за прямострунное пианино «Хельсинки» и наигрывал что-нибудь свое любимое. В его репертуаре были армянские народные мелодии и немецкая музыка. Потом они уединялись в кабинете доктора, и Чаренц получал свою дозу морфия, к которому пристрастился в годы отсидки в ереванском исправительном доме за мелкое хулиганство: на городском бульваре средь бела дня прострелил из своего «смит и вессона» ягодицу барышне, отвергшей его ничем не обоснованные приставания… Годами позже мне посчастливилось выйти на след тюремной санитарки, наблюдавшей физическую и душевную агонию Поэта. На мои настойчивые просьбы указать место захоронения его, она неизменно отвечала: «Принеси мне разрешение от КАВИДО - покажу». В устах, да и в сознании этой полуграмотной женщины НКВД, этот зловещий монстр репрессий, трансформировался в чудовище под этим названием. Видимо, желая отделаться от меня, она сказала, что знает человека, который вывозил тело Чаренца из тюрьмы в картонном коробе. И указала, где его искать. Человеком тем оказался отец держателя ресторана на Севане, куда я не раз возил зарубежных гостей, работая в отделе печати Армянского общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами. То же фиаско ждало меня и при встрече с ним. «Покажу, - сказал он,- если принесешь бумагу от КАВИДО». Да только и по тем временам заточенное на преследование инакомыслия острых форм здание этого ведомства по улице Микаела Налбандяна народ обходил стороной. Остается загадкой, как памятник свободолюбивому революционному демократу поставили именно перед этим карательным органом власти… Так что дошла до нас только «Арка Чаренца», откуда открывается вид на величественную гору Арарат, колыбель нации. Символ этот был и до конца дней оставался для Поэта призмой, через которую пропускал он свои мысли и чувства. Присутствует это и в хрестоматийном его стихотворении «Ес им ануш Айастани», и в других произведениях, где взор его обращен к свидетелю взлетов и падений нашей духовности.
- И все же, почему он у вас такой дерзкий, из ряда вон выходящий?
- А он таким и был, как я понял из рассказов людей, знавших его более или менее близко. Его образ я цедил через переводы и подход к ним. Считаю его лучшим после Ованеса Туманяна переводчиком русской поэзии на родной язык. Начну с того, что кандидатская диссертация, которую я собирался защищать в Институте мировой литературы им. А.М.Горького- «Чаренц-переводчик. Чаренц в переводах». Работу эту мне так и не дали закончить. Но углубленное изучение документов той поры навело меня на мысль, что писать портрет спокойненького Чаренца мне не удастся. Не стоит забывать, что на Первый съезд советских писателей Чаренц приехал с речью-отповедью красному комиссару Валерию Кирпотину, литературному критику, учуявшему в итоговом томе Поэта «Книга пути» националистический душок. Ко всем моим наблюдениям добавилась настоятельная просьба моего школьного друга Армена Джигарханяна - максимально близко по духу перевести для него название поэмы «Амбохнеры хелагарвац». Название «Неистовые толпы» не устраивало его, потому что он чуял, что за прямолинейным текстовым переводом пропадает нечто важное, возможно энергия потаенного смысла.
Просьбу его я уважил и сказал, что в моем понимании название поэмы должно звучать так: «Этих толп обезумевших лава». На вопрос – почему так, я разъяснил, что иначе как железным потоком революционно настроенных масс, несущихся с неотвратимостью кавалерийской лавы, явление это себе я не представляю. В доказательство правоты своей прочел ему стихотворение Чаренца «Красные кони, как вихри, летят» в своем переводе. К слову будь сказано, когда в составе писательского десанта я выступал на одной из сценических площадок Еревана в связи с очередным юбилеем Чаренца, вздремнувший было за столом Евгений Евтушенко бросил мне: «Да тебя надо подключить к энергосистеме большого города… Полагаю, имел он в виду энергетику заряженного на революционные преобразования Чаренца. Просто-напростоя настолько вжился в него, что временами ощущал себя Чаренцем, только пишущим на русском. Кстати, владел Чаренц языком Пушкина и Маяковского вполне прилично, мог спутать разве что понятия типа мерзкий – мёрзкий. Годы жизни в Москве только отточили его восприятие русской жизни. Первый переводчик Маяковского, а затем и многих русских и европейских поэтов, Чаренц своим переводческим рвением заложил основы советской школы перевода в армянской литературе, основав целый отдел в «Армгизе». Все, кто окружал Чаренца и общался с ним, были мне крайне интересны.
- Кем еще вы занимались как переводчик?
- Видите
- Видите ли, так уж сложились обстоятельства, что в литературе стал я поневоле адвокатом жертв Геноцида и авторов, репрессированных в конце 30-х годов ХХ века. Так, моей дипломной работой в Литературном институте была повесть Ваана Тотовенца «Жизнь на старой римской дороге». Портрета его моей кисти пока нет. Зато есть портрет Акселя Бакунца, ближайшего друга Егише. Под картиной значится – «Сеятель черных пашен». Таким я его и вижу через всю толщу бытописательства, преисполненного искренней любви к своему горному краю и народу. Я перевел его искрометную повесть «Керес» с меткой лепкой типов и характеров.
- На сайте у вас целая галерея образов. Какими вы искренне гордитесь?
- Лично мне нравятся те работы, которые я не уничтожил. Удался мне, думаю, образ Дереника Демирчяна, о котором часами рассказывал мне его лучший друг, первый директор Матенадарана Левон Хачикян. Демирчян у меня одним ухом припал к веку пятому, словно слыша отдаленный гул судьбоносного сражения на Аварайрском поле, другим – к веку двадцатому, наславшему на нас фашистскую нечисть, ведь писался роман «Вардананк» в 1943 году, впрочем, как и роман Костана Заряна «Корабль на горе» - на другом континенте. Оба великих мастера обратились к теме израненной родины в ее «минуты роковые».
- А Комитас, как он оказался в этой галерее высоких образов? Как мне известно, вы же никогда не обращались к армянской музыке?
- Вывел меня в эту тему учитель мой и друг Паруйр Севак, когда писал в годы работы в Литинституте свою поэму «Бессонного набата колокольня». В перерывах между занятиями он посвящал нас, переводчиков с армянского первого набора, в потаенные уголки исторической памяти народа нашего, читая отрывки из всеохватной драматической поэмы своей… Мой Комитас не с ума сошел, как это хлестко развернул в своем графическом цикле художник Григор Ханджян, а ушел в себя, чтобы во времени духовно общаться с каждым, кто прильнет к истокам армянской мелодики.
- Позвольте последний вопрос. В какой технике вы работали? Ощущение от ваших работ сравнимо разве что с фотоэффектом.
- Чаренц, Бакунц, Демирчян и Комитас исполнены в технике «сухой кисти». Но работаю я и широким мазком. В этой манере выполнен портрет Маяковского, подписанный мною «За минуту до…», в основу которого лег фотоподбор различных состояний поэта-трибуна, запечатленных камерой Родченко и других мастеров фотографии.
- Будете ли пополнять свой сайт новыми работами?
- С художеством, думаю, покончено, если и вернусь к рисованию, то скорее всего это будут графические листы – цветы и деревья. Что до читателя своего, то знакомить его буду только с опубликованными произведениями. Ждут своего издателя тридцать моих авторских сказок, солидный том философской прозы. На очереди и развернутое эссе «Мой Чаренц».
***
Красные кони, как вихри, летят,
Гривы горящие красные кони,
Блеском стальным их подковы горят,
Мчатся горячие кони-драконы.
Красным пожаром объята страна,
Красные кони ее подпалили,
Красных коней пробегает стена,
Скачет тревога храпящая, в мыле.
Стелется пламя по лентам дорог:
Красные кони летят оголтело.
Мрамор дворцовый летит из-под ног,
Всюду пожары – священное дело.
Красные кони, как вихри, летят,
Гривы горящие красные кони,
Знаки зловещие следом чертя,
Мчатся горячие кони-драконы.
Перевел с армянского Ашот Сагратян
